Июньскую беседу с профессором В.Н. Трубилиным мы посвятили годам учёбы во Втором Московском медицинском институте (Российском национальном исследовательском медицинском университете имени Н.И. Пирогова). Первые два курса Владимир Николаевич проучился в Ростовском медицинском институте, а в девятнадцатилетнем возрасте вместе с родителями переехал в Москву и продолжил образование во „Втором меде“.

– Владимир Николаевич, хотелось бы попросить Вас поделиться воспоминаниями о времени учёбы в вузе. Что Вам наиболее запомнилось? Какими были первые шаги в профессии?

– Первые два года студенты-медики изучают, в основном, общеообразовательные предметы. Специальные медицинские дисциплины начинаются с третьего курса. 

– Переезд в Москву совпал у Вас с началом систематического освоения медицины.

– Мне повезло в том, что я рано выбрал медицинскую специализацию. После нескольких личных встреч со Святославом Николаевичем Фёдоровым, о которых мы подробно говорили в прошлый раз, я принял твёрдое решение стать врачом–офтальмологом.

– Вероятно, ранняя специализация позволила Вам эффективно организовать учёбу, чтобы за время студенчества максимально продвинуться в освоении глазной медицины.

– Я старался уделять офтальмологии как можно больше времени, но другие области медицины тоже меня интересовали.

В программе медицинского вуза офтальмологии уделяется не так много внимания. Так было и во время моей учёбы, и сегодня. На четвёртом курсе студентам предлагается двухнедельный цикл по глазной медицине, затрагивающий только азы нашей специальности. Поэтому если молодой человек хочет в дальнейшем специализироваться на офтальмологии, то необходимо самостоятельно проявлять инициативу.

Уже после общения со Святославом Николаевичем я познакомился с деятельностью кафедры офтальмологии родного вуза. Её в то время возглавлял выдающийся учёный, академик А.П.Нестеров, чьё имя было присвоено кафедре после ухода из жизни Аркадия Павловича.

Я стал участвовать в работе студенческого научного кружка при кафедре офтальмологии. Даже стал его старостой. Познакомился с сотрудниками кафедры. Много времени участникам студенческого научного кружка уделяли доцент кафедры Зоя Тимофеевна Ларина и ассистент Екатерина Аркадьевна Карташова.

– Какие темы рассматривались на заседании студенческого научного кружка?

– Аркадий Павлович Нестеров завоевал известность в профессиональном сообществе, в первую очередь, благодаря исследованиям глаукомы. Это обстоятельство определяло деятельность и кафедры, и нашего студенческого кружка.

Глаукома была темой номер один. Мы занимались и диагностикой этого заболевания, и консервативным лечением, и хирургическими вмешательствами (включая лазерные).

Кстати, свою первую научную публикацию я подготовил, ещё будучи студентом. Это совместная работа с Екатериной Аркадьевной Карташовой „Глаукома на афакичных глазах“. Уже в студенческие годы мы имели представление о лечении глаукомы на уровне мировых стандартов того времени, изучали самые современные методики.

– Вероятно, Ваше постижение мира глазной медицины было не только теоретическим.

– Уже тогда я прекрасно понимал, что будущий врач должен как можно больше времени проводить в больнице. Наблюдать за работой коллег. Учиться у них. Стараться быть полезным. Не бояться никакой работы. Стремиться вписаться во врачебный колектив, понимать тревоги, опасения и волнения пациентов.

Так я и поступал. Кафедра офтальмологии в то время располагалась на базе 59–й городской клинической больницы. Эта клиника находилась в пешей доступности от моего дома. 

– Чем именно Вы занимались в больнице?

– Я присутствовал на врачебных приёмах. Со временем мне стали доверять проведение необходимых исследований. Например, я осуществлял калиброметрию сосудов конъюнктивы.

Калиброметрия – это измерение внешнего диаметра кровеносных сосудов сетчатки. Она осуществляется с помощью щелевой лампы. Врач смотрит в окуляр лампы и на изображение глаза проецируется встроенная в окуляр измерительная линейка. Метод применялся при диагностике и контроле эффективности лечения глаукомы, гипертонической ангиопатии сетчатки и ряда других болезней.

– Во время учёбы в вузе у Вас была возможность познакомиться с хирургическими техниками?

– Я сам ещё не осуществлял хирургических вмешательств, но доводилось присутствовать в операционной. В частности, при мне профессор Александр Васильевич Свирин проводил операции склеропластики.

– Во время Вашего студенчества эти операции были популярными?

– В то время склеропластика рассматривалась как эффективный способ остановить прогрессирование близорукости.

– Эти операции и сейчас проводятся?

– Некоторые клиники и сейчас занимаются склеропластикой, но меня эта методика разочаровала. Во-первых, её эффективность с точки зрения современных научных исследований представляется сомнительной. Во-вторых, с эстетической точки зрения подобные операции наносят пациенту ущерб. 

Кроме того, за рубежом данные операции не получили распространения. И на этот факт тоже нельзя не обратить внимание.

В настоящее время существуют другие способы лечения близорукости, подробно представленные на этом Сайте. Склеропластику „Клиника профессора Трубилина“ не проводит.

– Владимир Николаевич, наверное, мы с Вами не случайно упомянули склеропластику, хотя Вы подобными операциями не занимаетесь, а их эффективность вызывает сомнения у специалистов.

– В офтальмологии технологии меняются очень быстро. Мы с Вами говорим о конце семидесятых – начале восьмидесятых годов. В то время склеропластика рассматривалась как современная хирургическая методика. И я рад, что мог познакомиться с ней в качестве студента.

– Не могли бы Вы пояснить, какие именно операции склеропластики тогда проводились?

– А.В.Свирин укреплял задние отделы глаза фасцией бедра. Формировался лоскут из фасции, две ножки которого охватывали зрительный нерв. Этот лоскут можно сравнить с бандажем для глаза, препятствующим его росту в длину. До сих пор помню шутку Александра Васильевича о том, что он „пришивает ногу к глазу“. 

Во время моего студенчества на кафедре офтальмологии Второго меда уже работал нынешний заведующий кафедрой, профессор Е.А.Егоров. Поэтому Евгения Алексеевича я знаю и ценю со студенческих лет. Я прошёл хорошую школу, была заложена основа, позволяющая в последующем развиваться и найти свой путь в медицине. Студенческие годы и своих учителей я вспоминаю с теплотой и благодарностью.

– Вы, наверное, хорошо учились в институте?

– Я уделял учёбе много внимания, учился ответственно. Старался получать только отличные оценки. Но не могу не упомянуть и о курьёзной ситуации. На экзамене по „офтальмологии“, моему любимому предмету, я получил „четвёрку“. До сих пор не могу понять, почему это произошло.

Возможно, преподаватель был не в духе. Никаких ошибок в ответах я не допустил. У меня был билет о лазерной хирургии глаукомы.

– Почему Вы запомнили эту историю?

– Для меня был важен каждый экзамен. Но экзамен по офтальмологии имел особое значение. Поэтому, конечно, тогда расстроился.

– Какие-то манипуляции на пациентах Вам доводилось в студенческие годы проводить?

– До шестого курса, т.е. до начала субординатуры, нам доверяли только делать инъекции, проводить простые манипуляции на веках. Непосредственно глаза мы не касались. 

Но зато за время работы в студенческом офтальмологическом кружке и благодаря стажировке в 59-й клинической больнице я хорошо изучил офтальмологические приборы, методики проведения врачебных осмотров и много других нужных и полезных вещей.

– Владимир Николаевич, не могу не спросить Вас о военной подготовке в медицинском вузе. Как она была у Вас организована?

– В советское время во всех медицинских вузах были военные кафедры. По окончании вуза выпускникам присваивали офицерские звания. Предполагалось, что каждый врач в военное время должен быть полезен своей стране, уметь оказать врачебную помощь военнослужащим и гражданскому населению.

После окончания четвёртого курса нас направили на военные сборы. Они продолжались около месяца и проходили в Тамбове, на базе Тамбовского высшего военного авиационного училища им. М.М.Расковой. 

У нас была строевая подготовка. Учились на время собирать и разбирать автомат Калашникова, уметь обращаться с пистолетом Макарова. Были марш-броски в полной амуниции.

– В общем, за месяц Вы почувствовали „вкус армейской жизни“.

– В определённой мере, да. Мне понравились военные сборы. Но один навык за месяц приобрести не успел: правильно завязывать портянки я так и не научился... Что это значит? Никто не будет ругать или наказывать за то, что кто-то неправильно завязал портянки. 

Но если они завязаны плохо, то ступни во время марш-броска сбиваются в кровь... Получается, что за эту ошибку солдат сам себя наказывает. Я это правило испытал на себе.  

– Почему военные сборы Вашей кафедры проходили именно на базе училища лётчиков?

– Все военные кафедры медицинских вузов закреплены за родами войск. Например, военная кафедра Ростовского медицинского института, где я начинал свою учёбу, относится к Военно-морскому флоту. Поэтому и военные сборы там проходят на базе флотской инфраструктуры.

Профильная кафедра Второго меда занималась авиационной и космической медициной. Поэтому нас и направили „в гости“ к лётчикам.

– В небо во время сборов Вам довелось подняться?

– Нет. Мы видели, как взлетают с аэродрома учебные самолёты, но сами в небо не поднимались. Даже в качестве пассажиров.

На сборах не было какой-то „авиационной“ специфики. Мы занимались общевойсковой подготовкой. Единственная запомнившаяся лётная „изюминка“: отличная столовая, в которой мы питались вместе с курсантами. Удивило, что в этой столовой даже были официантки. Как в „настоящем“ ресторане!

У меня тогда почти не было опыта посещения ресторанов, поэтому на этот нюанс я не мог не обратить внимание.

– Вы упомянули, что военная кафедра занималась не только авиационной, но и космической медициной. С миром космоса студенты могли познакомиться?

– У нас были экскурсии в Звёздный городок, в Центр подготовки космонавтов. Нам показывали центрифуги, специальные бассейны и другое оборудование, которое используется при подготовке к космонавтов.

Тогда я, конечно, не мог представить, что через много лет в качестве руководителя Центра офтальтмологии ФМБА России, главного офтальмолога ФМБА, буду отвечать за здоровье космонавтов и кандидатов в космонавты, за их зрительные функции.

К сожалению, в некоторых случаях ограничения по зрению – даже незначительные, несущественные для большинства других профессий – могут разрушить мечту человека о полёте в космос. Случаются в этой сфере и спорные ситуации, когда члены врачебной комиссии расходятся во мнениях. Такими случаями мне тоже приходилось заниматься.

– Владимир Николаевич, хотелось бы более подробно поговорить с Вами о шестом курсе медицинского института. Этот курс в разговорной речи врачей часто именуется „субординатурой“.

– Шестой курс – важное время в жизни будущего врача. Это именно тот год, когда молодой человек превращается из студента в „полноценного“ доктора, пусть и начинающего.

Шестой курс медицинского вуза посвящён практической работе. У меня субординатура проходила в глазном отделении 15-й городской больницы. 

– Что Вам больше всего запомнилось?

– Я глубоко погрузился в больничный мир. Увидел границу между тьмой и светом, слепотой и способностью видеть.

– Где именно Вы увидели эту границу?

– Я говорю не в переносном, а в буквальном смысле. В то время ещё не проводилась факоэмульсификация катаракты. Популярный метод того времени – криоэкстракция катаракты. Хирурги имели дело с огромным количеством перезрелых катаракт.

Такие случаи есть и сейчас, но гораздо реже. А тогда приходили практически слепые люди, которым мы возвращали зрение.

Сейчас нам не нужно ждать пока катаракта созреет и переезреет – мы успешно оперируем катаракту на ранних стадиях, сохраняя качество жизни человека. А тогда катаракта нередко означала путешествие из света в темноту и обратно.

Границу между тьмой и светом, между зрением и слепотой можно увидеть не только в катарактальной хирургии. В 15-й больнице было много пациентов с тяжёлыми травмами органа зрения.

Я видел, как быстро человек может ослепнуть. Рядом со мной работали врачи, которые спасали людей от надвигающейся слепоты.

Студент шестого курса начинает ясно понимать, что медицина нередко связана с кровью, болью, постоянным стрессом... И не просто со стрессом, а с катастрофическими ситуациями, когда жизнь человека, его способность видеть подвергаются смертельной опасности.

– Этот опыт Вас не испугал?

– Нет. По натуре я спокойный, стрессоустойчивый человек. Мне нравится помогать людям. Меня никогда не пугала тяжёлая работа. Но не могу сказать, что экстренная медицинская помощь меня особо привлекала.

В субординатуре студент должен выполнять любую работу: и технического персонала, и санитаров, и медсестёр. Если нам разрешали проводить медицинские манипуляции пациентам, то мы этим тоже занимались... Ни от какой работы я не отказывался, старался быть полезным коллективу. 

Уже тогда у меня была чёткая цель. Хотелось заниматься плановой хирургией, направленной на достижение максимального оптического эффекта (в каждом конкретном случае). Я хочу добиться, чтобы пациент обрёл максимально возможное зрение.

– Именно то, чем Вы занимаетесь сейчас!

– Да. Сейчас я занимаюсь тем, к чему стремился с ранней юности.

– Какие ещё у Вас сохраниись воспоминания о субординатуре?

– За этот год я приобрёл много полезных практических навыков. Измерял внутриглазное давление. Измерял поле зрения, проводя периметрию на дуговом периметре.

Дуговой периметр представляет собой дугу. По этой дуге доктор водил палочкой или зажигал свечи в разных её частях.

– Не вполне понятно, зачем для периметрии необходимо использовать горящие свечи?

– Вероятно, они были тогда самым простым доступным средством. У врачей не было портативных фонариков с ярким источником света. Сейчас эта деталь может восприниматься как курьёз.

– Какие медицинские манипуляции на глазах Вы проводили в то время?

– Удаляли небольшие инородные тела, иногда накладывали поверхностные швы. Веки сшивали. Это были мои самые первые шаги в офтальмохирургии.

Что ещё запомнилось? Совместная работа с коллегами-травматологами, когда офтальмологи и травматологи проводили врачебные консилиумы, определяли порядок оказания медицинской помощи.

В глазном отделении проводились и энуклеации (удаления) глаз. Это крайняя мера, необходимая, например, при терминальной (болящей) глаукоме и ряде воспалительных заболеваний.

Присутствовать и тем более ассистировать при подобных операциях психологически трудно. Разумеется, врач сопереживает пациенту, оказавшемуся в трудной, драматичной жизненной ситуации.

С другой стороны, травмирующая операция может быть жизненно необходимой. При терминальной (болящей) глаукоме она порой является единственным способом избавить пациента от сильных болей.

При ряде тяжёлых воспалительных заболеваний удаление одного глаза – шанс сохранить зрение на другом глазу. Если не удалить один глаз, то оба глаза могут утратить зрительные функции.

– Наверное, молодому человеку, делающему первые шаги в профессии, трудно соприкасаться с этими сторонами медицины.

– Умом понимаешь, что все вышеописанные ситуации – составная часть нашей профессии. Но всё равно, сердцем с этим трудно смириться. 

– Какие-то забавные, курьёзные случаи Вы могли бы вспомнить?

– Было несколько забавных ситуаций, связанных с одной уважаемой коллегой, опытным доктором. Несмотря на солидный возраст, у неё был звонкий девичий голос. Не имея зрения, можно было подумать, что общаешься не с солидной дамой, а с молоденькой девочкой.

– К каким последствиям привело это несовпадение голоса и внешности?

– Доктор удаляла катаракту. Люди прозревали. Несколько раз я был свидетелем того, как прозревшие пациенты выражали искреннее удивление солидным возрастом врача. 

– Дама не обижалась на подобные замечания? Всё-таки со стороны пациентов некорректно указывать на возраст женщины.

– Доктор реагировала на подобные замечания спокойно, с чувством юмора. Пациенты не хотели её обидеть. Они просто не могли скрыть своего удивления. 

– В течение этого года у Вас были какие-либо сложности?

– Я хорошо справлялся со всеми заданиями. Но на первых порах некоторые аспекты врачебной работы давались мне нелегко. Например, врач-офтальмолог должен уметь определить, в каких слоях произошло помутнение хрусталика. Оно может присутствовать во всех его слоях. Или только в ядре. Или в кортикальных слоях.

В то время это было гораздо сложнее, чем сейчас т.к. использовались примитивные щелевые лампы. Но эти премудрости я освоил. 

Помню как проводил офтальмоскопию, осмотр глазного дна, с помощью зеркального офтальмоскопа. В то время только появлялись электронные офтальмоскопы. Пользоваться зеркальным офтальмоскопом было неудобно. Рядом с ним ставилась настольная лампа с отражателем. Перед глазом устанавливалась линза в 20 диоптрий.

В центре линзы находилось отверстие. Через него и проводился осмотр сетчатки и диска зрительного нерва. Важным навыком также стало умение измерить внутриглазное давление с помощью тонометра Маклакова. В нём использовались десятиграммовые грузики с красителями, а также измерительная линейка. 

На глаз ставился грузик, смоченный краской. После этого на бумаге делался отпечаток и проводились специальные измерения. Чем выше внутриглазное давление, тем меньше краски смывается. Это связано с тем, что роговица под тяжестью грузиков сплющивается в минимальной объёме. 

При обследовании пациентов с глаукомой или с подозрением на глаукому в то время делалась тонография – динамическое измерение внутриглазного давления. Для этого тоже использовались грузики с краской. Врач анализировал площадь отпечатков на бумаге.

– Какие именно сведения давала тонография?

– Она показывала скорость оттока жидкости из глаза. Анализируя этот показатель, врач определял стадии глаукомы и эффективность лечения. Сейчас эта методика редко применяется.

Ещё одно яркое воспоминание студенческих лет: участие в офтальмологическом осмотре школьников. Группу студентов направили в какую-то глухую деревню на окраине Московской области.

Я проверял у детей остроту зрения. Меня поразило большое количество запущенных случаев. Или у детей, вообще, не было очков. Или они были неправильно подобраны. В то время у меня было ещё недостаточно знаний по оптометрии. Но всё равно было приятно, что могу принести пользу детям. Выписал им новые очки, которые давали возможность видеть гораздо лучше. А значит, и учиться ребёнку легче!

– Какие предметы в вузе Вам наиболее запомнились?

– Не буду оригинален, если скажу, что на первых двух курсах наиболее запомнились занятия по анатомии и патологической анатомии.

Они производят сильное впечатление практически на всех будущих студентов-медиков. Надо учиться работать с трупами. В том числе со свежими трупами с ранениями.

Студент-медик должен понять, что участие в вскрытиях – тоже часть профессии. Да, трудно, неприятно... Но необходимо себя преодолеть, пересилить – иначе путь в медицину закрыт. Такая проза жизни, с которой знакомишься уже на первых курсах медицинского вуза.

Патологическую физиологию у нас преподавал академик А.Д. Адо (1909-1997), известный учёный, крупнейший специалист в этой области. Мне нравился этот предмет, я его хорошо знал. Увлекали лекции Андрея Дмитриевича. Помню, что на экзамене по патологической физиологии я получил пятёрку, но всё равно расстроился т.к. мне хотелось сдавать экзамен лично Андрею Дмитриевичу, а его принимал у меня другой преподаватель.

– Чем Вас привлекала патологическая физиология?

– Это важный предмет, показывающий развитие патологических процессов в организме человека или животного, их влияние на различные органы. Без понимания патологической физиологии трудно понять суть медицины.

Кстати, лекции по патологической физиологии читались во 2-й Градской больнице. Там была красивая старинная аудитория с амфитетатром. Таких аудиторий сейчас осталось немного. 

Кафедру хирургии у нас возглавлял академик Виктор Сергеевич Савельев (1928-2013). Честно говоря, меня общая хирургия как будущая специализация никогда не привлекала т.к. я рано сделал выбор в пользу офтальмологии. Но вне всякого сомнения, хирургия – один из главных предметов в любом медицинском вузе. Она манит не только парней, но и представительниц прекрасной половины человечества.

Беседу вёл Илья Бруштейн